nothing precious at all
Кажется странным, что даже в Кёечка-модусе (а может, особенно в Кёечка-модусе) я так блядски сентиментален. "Как все очень жестокие люди, он был чувствителен". (с)
- Это пустая коробка? - спрашивают меня. - Если пустая, то ее надо выбросить...
Я торжественно открываю крышку, поднимаю рифленую бумагу и указываю на единственную зефирину. Но пока я это делаю, она продолжает говорить:
- А то пустая коробка - это плохая примета. А у нас госэкзамены.
И я не знаю, что со мной, я ведь примет не люблю и над суеверными людьми посмеиваюсь, но она говорит мне:
- Съешьте ее и выбросите коробку, это вам профсоюзное поручение.
И я чувствую, что горло сжимает предательским кольцом. И спрашиваю:
- Жалко с ними расставаться?
- Конечно, - говорит она серьезно. - Ведь это частичка души. (Мне бы хотелось, чтобы она не произносила этой чертовой избитой фразы.) Но об этом стараешься не думать. А вот после госов...
Нас прерывают, и, наверное, это хорошо.
Когда я видел объявление о собрании, я порадовался, что мне туда не надо, сидеть в понедельник до трех часов.
Я и не удивился, что по болезни профорга туда послали именно меня, а ведь я даже не в профсоюзе.
Голоса всё смолкают.
Я так люблю это финальное опустошение. И мне кажется, что сейчас всё идет так правильно, как оно ещё никогда не было.
- Это пустая коробка? - спрашивают меня. - Если пустая, то ее надо выбросить...
Я торжественно открываю крышку, поднимаю рифленую бумагу и указываю на единственную зефирину. Но пока я это делаю, она продолжает говорить:
- А то пустая коробка - это плохая примета. А у нас госэкзамены.
И я не знаю, что со мной, я ведь примет не люблю и над суеверными людьми посмеиваюсь, но она говорит мне:
- Съешьте ее и выбросите коробку, это вам профсоюзное поручение.
И я чувствую, что горло сжимает предательским кольцом. И спрашиваю:
- Жалко с ними расставаться?
- Конечно, - говорит она серьезно. - Ведь это частичка души. (Мне бы хотелось, чтобы она не произносила этой чертовой избитой фразы.) Но об этом стараешься не думать. А вот после госов...
Нас прерывают, и, наверное, это хорошо.
Когда я видел объявление о собрании, я порадовался, что мне туда не надо, сидеть в понедельник до трех часов.
Я и не удивился, что по болезни профорга туда послали именно меня, а ведь я даже не в профсоюзе.
Голоса всё смолкают.
Я так люблю это финальное опустошение. И мне кажется, что сейчас всё идет так правильно, как оно ещё никогда не было.