Мне жаль, что в каноне есть фортепиано и что оно отдано Гокудере.
Я бы многих мог посадить за музыкальные инструменты. Но сейчас даже не об этом, а о Генкиши.
почти драббл с почти спойлеромЯ прямо вижу, как Генкиши разбирает какой-нибудь ноктюрн. Долго, старательно и в медленном темпе разбирает болезненно красивый ноктюрн, от которого так и тянет внутри - внутри, где, казалось бы, уже и тянуться-то давно больше нечему. А через несколько строк, вблизи первой кульминации, ноты вдруг обрываются, вот так: он переворачивает страницу - а там белизна, там полная тишина в музыкальной обработке, там ничего нет, ни значка, ни строчки, там просто забыли пропечатать дальше. (Белизна - белый - недостижимое - это он уже потом, на подкорке поймет, подсознанием, потому что такое, слава Богу, не дано осознать - слава Богу, но об этом тоже еще рано.)
И Генкиши правой рукой подбирает ноты, хотя бы окончание фразы, и эти звуки кажутся такими пустыми и неверными, что он одеревеневает (какое слово!) и так и сидит какое-то время, пустыми глазами глядя в пустой листок. Потом берется заново, присоединяя левую руку, чтобы не было этой пустоты, чтобы ее не было хотя бы снаружи.
Но не выходит, гармонии не выходит.
Проходит время, но он не может забыть, он то и дело садится к фортепиано, чтобы загладить вину перед пустым звуком, но не может подобрать завершения фразы, не может никак. Генкиши воин, не композитор.
А потом вдруг наступает момент, и он так неожиданно ощущает вдруг где-то внутри: да вот же оно, вот, такое полное, такое гармоничное, такое цельное, такое собственное, такое живое, и осталось-то всего чуть -
Но Генкиши умирает.
Мне жаль, что в каноне есть фортепиано и что оно отдано Гокудере.
Я бы многих мог посадить за музыкальные инструменты. Но сейчас даже не об этом, а о Генкиши.
почти драббл с почти спойлером
Я бы многих мог посадить за музыкальные инструменты. Но сейчас даже не об этом, а о Генкиши.
почти драббл с почти спойлером